АНАТОМ

​

​

I once upon a time
Carried a burden inside
Some will ask goodbye
A broken line but underlined
There's an ocean of sorrow in you

Sorrow in me

​

Opeth: "Burden"

​

     Колесо налетело на камень, машина подпрыгнула, будто икнула, и помада цвета фуксии жирным мазком полоснула по лицу.

          – Арто, бога ради, осторожнее! – возмущению Нелли не было предела. Арто закусил губу и проглотил подступивший к горлу смешок.

          – Если мазнешь и с другой стороны, получится улыбка Джокера.

          – Думаю, он этого не оценит! – строго ответила Нелли, доставая из сумочки салфетку.

     Впереди показалась развилка, и машина замедлила ход.

          – Проблемы с чувством юмора? – вопрос был риторическим, поэтому Арто, не дожидавшись ответа, продолжил: – Что там говорит навигатор? Направо или налево?

     Они повернули направо. Кроссовер-японец красным пятном катился по неровной дороге, поднимая за собой клубы густой пыли. Изредка им навстречу попадались другие автомобили – в основном грузовые, фургоны, семейные универсалы, а также импровизированные лотки, примостившиеся у обочины. Здесь торговали цветами, свежими фруктами и овощами, сувенирами и домашним вином. У одной такой лавки они решили остановиться и купить пару бутылок ежевичного.

          – Это подарок! – пояснила Нелли торговцу.

          – Возьмите и для себя тоже, – хитро прищурив слегка косящий левый глаз, предложил торговец – коренастый мужчина лет пятидесяти с увесистым брюшком и загорелой лысиной. – Будете пить у себя в Америках и родину вспоминать!

          – Откуда вы узнали?! – всплеснула руками Нелли.

          – Милая моя! – у торговца от гордости и предчувствия наживы тут же покраснел лоб и заблестели глаза. – Я тридцать пять лет торгую на этой развилке, и не хуже любого экстрасенса могу рассказать, кто есть кто! Вот он, например, – торговец ткнул толстым пальцем в курившего возле кроссовера Арто, – точно местный. Родился и вырос тут. Из столицы?

          – Из столицы, – отозвался Арто с явным безразличием.

          – Они и видно! – важно продолжил торговец. – Это читается по цвету кожи, одежде, манере затягиваться и выпускать дым. Ишь как нахохлился! Ты только погляди, как он оперся ногой о колесо машины! Стоит-то всего две минуты, а уже устал!

     Запрокинув голову, Нелли залилась звонким детским смехом. На щеках появились неглубокие ямочки, губы налились вишневым соком, в волосах, собранных в небрежный конский хвост, трогательно затрепетали лучи щедрого августовского солнца.

          – Ну а ты, – в руках торговца, как по волшебству, появился новый целлофановый пакет, в который он поспешно вложил еще две бутылки, – говоришь с легким акцентом, используешь иностранные слова, значит переехала за границу в осознанном возрасте – лет в десять-двенадцать. А вот приезжаешь не часто. Твой друг, наверное, скучает…

          – Сколько с нас? – Арто затушил окурок и подошел к ним.

          – Семь тысяч, – торговец протянул ему оба пакета, – со скидкой!

          – Зачем ты ему заплатил? – позже, уже в машине, допытывалась Нелли. – У меня же есть деньги! Ты и так оказал мне гигантскую услугу, согласившись отвезти в такую даль!

          – Это был единственный способ его заткнуть! Надоело слушать его болтовню.

          – Он почти угадал!

          – Он нес стандартную чушь. Знаешь, как экстрасенсы! Типа, я вижу в твоей жизни человека с именем на букву “А”. Я тебя умоляю, есть ли в мире человек, у которого нет знакомого с именем на “А”?!

          – Ты мой самый любимый человек на букву “А”! – рассмеялась Нелли и чмокнула Арто в щеку. Арто чуть нахмурил брови и отвернулся. Щека горела, как от пощечины. В одном торговец-экстрасенс был прав на все сто двадцать процентов: он очень по ней скучал. Так сильно, что даже смотреть на нее сейчас, когда она рядом, было невыносимой пыткой.

          – Боже, как же красиво!

     Эту фразу Нелли произносила уже в восьмой раз. Глаза ее яростно и ненасытно впитывали бесконечное шумное море лесов, застывшие на выдохе девятивальные холмы-волны, мягкие линии, прочерченные на открытой ладони горизонта – на расстоянии вытянутой руки, будто можно ухватиться за край, потянуть и распустить кудрявую вязку. В эти секунды ее жизнь и судьба вплетались в лиственный узор проносящихся мимо деревьев, строкой ложились в книгу тысячелетней истории, смешивалась с кровью земли. Ветер цеплялся за волосы, царапал щеки, звал, требовал, просил – останься. Она не хотела отвечать. Не хотела обратно в реальность. Не хотела отказывать себе в сказке.

          – Мы же как в сказке!

          – Я даже знаю в какой. «Красная шапочка» – только в современной интерпретации. Девочка в красном кроссовере едет в деревню и везет ежевичное вино.

          – А за рулем – серый волк!

          – Не бойся, я вегетарианец!

     Так же, как много лет назад – легко и непринужденно. Естественно и жизненно необходимо. Будто бы лететь, если ты птица. Или плыть, если ты рыба. Или расцветать, если ты дерево. Или любить, если ты человек. Или все это одновременно, свободно и смело перевоплощаясь из одной ипостаси в другую. Как вода, принимающая формы разных сосудов, змея, меняющая кожу, хамелеон, жонглирующий красками.

     Так же, как много лет назад – странно и тяжело. Больно и опасно. Будто бы стальной стержень, проходящий сквозь все его тело. Или едкий черный дым, наполняющий нутро. Или ядовитая желчь, стекающая на самое дно души и оставляющее горький осадок на стенках – если бы у души были стены и дно. Или все это одновременно...

     Арто вдавил педаль газа, надеясь на скорости размазать под шинами запретные мысли и оставить их далеко позади, прекрасно зная, впрочем, что это явление временное и что они живучи, как жидкий Терминатор, который рано или поздно все равно настигнет его.

     Дорога сужалась. Превращалась в худую вертлявую речку, растекающуюся между густыми зарослями можжевельника и глубоким оврагом. Можжевельник сменялся крапивой, затем нестройными рядами колючих елей. Овраг же продолжал тянуться вдоль проезжей части, нырять в рыхлую почву, прыгать по ухабам и камням, пустившим прочные корни глубоко в землю.

     Как известно, все реки впадают в океан, а дороги ведут в Рим. Все, кроме этой, спрятанной среди хитросплетений зеленых лабиринтов. Она вреза´лась в подножие невысокого холма, на склоне которого, будто пластины на спине гигантского стегозавра, торчали небольшие, но аккуратных домики с пристройками. На холм вела узкая пешая тропа – не для машин, поэтому Арто пришлось припарковаться в самом низу, рядом со старым «Вилис»-ом и военным грузовиком. Кузов грузовика куском брезента укрывал молодой парень с голым загорелым торсом и в спортивных штанах. Он еще издалека приметил необычное красное пятно, поэтому решил дождаться гостей. А кузов застилал уже в третий раз – от скуки, и чтобы хоть как-то справиться с нетерпением.

     Юноша даже не потрудился изобразить безразличие и вовсю таращился на вылезшую из машины девушку в коротких джинсовых шортах и футболке, узлом повязанной на талии и оголяющую весьма широкую полоску тела (ему на мгновение показалось, что в пупке блеснуло кольцо, но он предпочел туда больше не смотреть) и ее спутника в целомудренных джинсах и холщовой рубашке навыпуск.

     Девушка вскинула на плечи походный рюкзак, натянула на лоб кепку, взяла в руки пакеты. Пару минут они о чем-то спорили, похоже мужчина пытался отобрать у нее ношу, но девушка никак не поддавалась. В конце концов ему удалось отвоевать только пакеты. Раскрасневшиеся от спора, жары и веселья они направились к холму. Проходя мимо грузовика, девушка приветливо помахала юноше, как своему старому знакомому.

          – Здравствуйте! – сказала она, широко улыбаясь. – Мы к Микаэлу Каспаряну. Знаете такого?

     Точно кольцо! И точно в пупке! Зачем он снова туда посмотрел?! Теперь придется отвечать на вопрос, который он даже не расслышал.

          – Добрый день! – теперь к нему обратился мужчина. Может, заметил, что он пялится на ее живот? Как неудобно! Надо бы сосредоточиться.

          – Добрый. День, – как можно солиднее отчеканил юноша, выпятив грудь и расправив плечи, будто готовясь к атаке.

          – Вы знаете Микаэла Каспаряна? – мужчина говорил спокойно, да и выглядел вполне дружелюбно. Услышав знакомое имя, юноша расцвел на глазах.

          – Дядю Мишу? – он тут же расслабился, опустил плечи, решив, что достаточно наигрался в серьезность. – Конечно, знаю! Он живет почти на самой верхушке холма – предпоследний дом. Там дальше овраг, так что точно не ошибетесь! Зеленая калитка. Яблоневый сад. Увидите собаку, Джамбо, не пугайтесь. Пес лает, но не кусается.

          – Отлично, спасибо! – мужчина протянул ему руку.

          – А вы? – рукопожатие было уверенное и короткое.

          – Я, – отозвалась девушка, – я его дочь.

     Они поднялись по худенькой тропе, оставив позади парнишку с целым роем жужжащих в голове вопросов: «дочь?!», «у дяди Миши есть дочь?!», «поди и жена есть?», «а прокалывать пупок сильно больно?»…

     Идти было недалеко, но склон был уж очень крутым, и уже к третьему дому у Арто стала сдавать дыхалка, и он в сотый раз дал себе обещание в самый ближайший понедельник бросить курить. Нелли шла впереди широкими, уверенными шагами, хотя Арто прекрасно знал, что сердце ее прямо сейчас яростно отбивает чечетку в груди. Возможно, Нелли даже жалеет о том, что решилась на такую авантюру. И единственное, чего ей хочется, это поскорее покончить с этим. Не поворачивать же обратно в самом конце пути!

     Поэтому Арто сохранял целомудренное молчание и без ропота исполнял отведенную ему роль водителя-телохранителя-путеводителя-друга. Завидев впереди деревянную ограду, опоясывающую одноэтажный каменный дом с плоской крышей, они одновременно чуть замедлили шаг. Калитка действительно была зеленой, но такой низкой, что ее можно было легко перешагнуть. Дом окружал ухоженный яблоневый сад, хранящий в шелесте листьев и аромате плодов воспоминания о первом искушении, первом грехопадении и первом изгнании. У входа в дом под лестницей дремала крупная дворняжка черно-коричневого окраса с невероятно большими растопыренными ушами, полностью оправдывающие кличку Джамбо. Здесь же, во дворе, выставив напоказ ярко красный гребешок, как дерзкий панк – свой ирокез, важно расхаживал пестрый петух.

          – Что дальше? – осторожно спросил Арто.

     Нелли вздрогнула и нахмурила брови.

          – Может, надо было сначала позвонить? – взмолилась она. – Что, если он не дома?

          – Тогда подождем, когда он вернется, – возразил Арто.

          – А если он не захочет со мной говорить? – не сдавалась Нелли.

          – Тогда мы просто уйдем. Но я не думаю, что он нас не впустит. Хотя бы из вежливости. Ты проделала такой путь...

          – Что ему мой путь… если бы мы были ему интересны, разве он бросил бы нас тогда?

          – Во-первых, он не бросал. Твоя мать сама ушла от него, а во-вторых...

          – Да, а он не остановил, не последовал, вообще исчез! Это все равно, что бросить...

          – Ты понимаешь, что просто ищешь отговорки!

          – Ты понимаешь, что мать убьет меня, если узнает, что я с ним встретилась!

     Нелли рассмеялась, но смех вышел нервным. Расхаживающий по своим, как он думал, владениям петух высоко вскинул лапу и застыл причудливой цаплей прямо в центре сада, недобро сверкая левым глазом. Джамбо лениво поднял голову, потянул мокрым черным носом воздух, поймал знакомый-незнакомый запах. Смутился. На всякий случай чихнул и с подозрением уставился на две спорящие друг с другом фигуры у калитки. Хвост пса, всегда живший своей собственной жизнью, с этим подозрением был абсолютно не согласен, и в знак протеста завелся пропеллером. Тут же в проеме входной двери вырос высокий крепкий мужчина лет пятидесяти, и теперь они все – хозяин, петух и пес (кроме хвоста пса – напоминаю: он жил совершенно отдельной жизнью) неподвижно глядели на незваных гостей. Арто первым заметил то, что их заметили, и легонько толкнул локтем Нелли в бок. Они оба выпрямились. Далее последовало несколько секунд тишины – ну чем не знаменитая немая сцена?! Первым вышел из оцепенения петух. Он рассудил очень мудро: если к хозяину пришли гости, то, возможно, он захочет угостить их вкусным обедом, – и поэтому поспешил ретироваться с ловкостью, которой позавидовал бы сам Бонд, который Джеймс. Тишину же нарушил пес. Вспомнив, наконец, возложенные на него обязательства, он вприпрыжку помчался к калитке, пронзительно лая.  

          – Фу, Джамбо, фу! – крикнул ему в след мужчина. – Да вы не бойтесь. Он только выпендриваться любит. Сам и мухи не обидит! И зачем, спрашивается, я его кормлю?! Тоже мне, сторож!

     Будто почуяв, что его почетная должность под угрозой и услышав слово, связанное с едой, Джамбо залаял еще громче и выразительнее.

     Мужчина спустился с лестницы и не спеша отправился к калитке. У Нелли было всего несколько секунд, чтобы разглядеть его, пока он не достигнет их и не начнет задавать вопросы, на которые придется отвечать. Серо-белые коротко-стриженные волосы, густые брови с сединой, голубые глаза за почти квадратными оптическими очками. Открытый лоб пересекали широкие крылья морщин. Еще две бескровные царапины въелись в щеки – наверное, в молодости это были ямочки – точь-в-точь как у Нелли. Губы – тонкие и плотно сжатые – тоже были похожи на морщины. Короткие рукава простой серой футболки без каких-либо надписей оголяла крепкие загорелые руки, щедро покрытые выцветшими родинками.

     Образ простой и сложный одновременно. Но Нелли постаралась впитать его, запомнить, сохранить – именно этот оттенок седины, тон кожи, серебряный блеск в глазах, изгиб плеча, созвездия родинок – прежде чем солнце, время и жизнь продолжат свои жестокие и разрушительные метаморфозы.   

     Мужчина горой встал между гостями и псом. Точнее, пес спрятался за хозяином, продолжая при этом грозно тявкать.

          – Да успокойся же ты, наконец! – воскликнул он. – Иначе лишишься ужина!

     Вновь услышав слово, связанное с едой, Джамбо напряг ушки, буркнул еще пару раз и недовольно замолк.

          – Добрый день, – заговорил Арто, решив взять инициативу на себя, – я Арто.

          – Микаэл, – коротко ответил мужчина, так же коротко пожав протянутую руку.

          – А это, – продолжил Арто, легонько подтолкнув Нелли, – ваша… ваша…

          – Нелли, – она тоже пожала ему руку.

          – Моя? – насторожился Микаэл.

          – Вы меня не помните, наверное, – отозвалась Нелли, натужно улыбаясь, – я дочь Инги Карапетян. В девичестве – Восканян.

          – Выходит, ты моя дочь? – неожиданно буднично спросил Микаэл.

          – Выходит, да, – виновато вздохнула Нелли.

          – А я Арто! – снова сказал Арто, не давая тишине завладеть ими. – Я жил с вами по-соседству. Сын Мушега, стекольщика…

          – Помню, помню, – отозвался Микаэл, не отводя глаз от Нелли. По его мимике трудно было понять реакцию. Это было одно сплошное месиво: тоска, разочарование, боль, радость. Рассыпанные по карте лица несовместимые друг с другом специи, как соль и сахар, острый перец и корица. А на вкус – сплошная горечь. Прожигающая нутро кислота.

          – Вы, наверное, устали с дороги! – Микаэл широко раскрыл калитку. – Проходите в дом! Обед я, правда, не успел еще приготовить, но могу угостить чаем или кофе.

     Ведомые хозяином, они углубились в сад. Однако, он не стал подниматься на крыльцо. Вместо этого обошел дом, и повел их в сторону спрятанной в тени яблонь просторной открытой беседки. Конусообразная крыша держалась на четырех прочных столбах, покрытых узорчатой резьбой. Внутри стоял массивный деревянный стол, широкая скамья и два стула, напоминающие скорее аккуратные пни. Несмотря на облупившуюся во многих местах зеленую краску, беседка выглядела очень уютно. Яблони водили вокруг нее хоровод, тянулись внутрь непокорными ветками, будто настырные торговцы на рынке, предлагая созревающие плоды. Микаэл провел их в беседку, а сам скрылся в доме. Нелли села на один из пней, Арто встал рядом, облокотившись на столб, достал сигареты, закурил.

          – Красиво тут, – произнес он, выпустив щедрую струю серого дыма.

          – Он шокирован? – неожиданно спросила Нелли.

          – Думаю да, – ответил Арто, – а что ты хотела, вы не общались… сколько лет вы не общались?

          – Они развелись, когда мне было четырнадцать. Но это официально. Мама ушла от него раньше. А странности начались задолго до этого. Все говорили, что из-за работы. Может, так оно и было. Трудно, наверное, ужиться с человеком его профессии. Я вот не рискнула бы.

          – Ну, ты жила с ним. Его работа на тебя никак не влияла.

          – На самом деле он был неплохим отцом. Угрюмым, нелюдимым, замкнутым, но он любил меня, баловал. Думаю, проблемы были именно с матерью.

          – А не легче ли было все узнать у нее? Вместо того, чтобы ехать в такую даль.

          – Не легче. Мама не любит об этом говорить. И к отцу у нее отношение предвзятое. Поэтому я хочу узнать его версию. Хотя я не уверена, расскажет ли он мне что-нибудь. По правде сказать, я чувствую себя ужасно неловко. Мне кажется, он совсем не рад…

          – А ты? Ты рада?

          – Я не знаю…

     Последние слова Нелли произнесла шепотом – Микаэл возвращался в беседку, неся на широком подносе вазу с фруктами, бутылку из-под газировки, наполненную темной жидкостью, и хрустальные рюмки.

          – Предлагать тебе свое вино я не буду, ты, наверное, за рулем, – обратился он к Арто еще издалека. Голос его звучал на удивление бодро. – Можешь просто поднять бокал – за встречу! Хотя тебе трудно будет устоять!

     Он разложил угощение на столе, разлил самодельное вино и раздал рюмки.

          – Ежевичное! – пояснил он. – Ты понюхай! Чувствуешь, какой аромат?

     Нелли вздрогнула, вспомнив, что все это время сидела, прижимая к груди пакет с купленным на обочине дороги вином – тоже ежевичным.

          – Ирония судьбы, – она вытащила бутылки из пакета и положила на стол, – вот что значит – угадать с подарком!

          – Надо будет сравнить, – эти слова тоже предназначались Арто. Он как будто избегал говорить с дочерью, смотреть ей в глаза. На мгновение Нелли почувствовала, как поднимается внутри обжигающая волна злости, но ей-таки удалось найти в себе достаточно великодушия, чтобы задушить гнев в зародыше. Она улыбнулась – себе, своей смелости и спокойствию; отцу, его растерянности и рассеянности; Арто, его стеснительности и замешательству.

     Странное чувство – когда обретаешь не потерянное, а нечто, что на самом деле никогда не принадлежало тебе. О чем ты мечтала – украдкой, втайне, но никогда вслух. И получив это, испытываешь не облегчение, не радость, а страх. Страх перед огромной ответственностью – это побочный эффект всего сбывшегося не вовремя. А может, именно сейчас – самое время, и другого раза просто не будет? Нелли проделала невероятный путь – не в километрах, а в годах. Сколько лет она планировала это путешествие! Сколько лет убеждала и отговаривала себя. И вот теперь, когда она достигла цели, ей нужно было срочно решать для самой себя как к этому всему отнестись. Сначала Нелли казалось, что оно само собой придет. Но нет. Решать все-таки придется. Наверное, то же самое чувствовал отец. Может, он тоже планировал найти их или хотя бы начать общение. И сейчас он намного уязвимее ее, потому что у него не было времени подготовиться. Она просто приехала и поставила его перед фактом.

     Все-таки нужно было позвонить…

          – Ты прости, что мы без звонка, – неожиданно для себя озвучила свои мысли вслух Нелли. – Я хотела сделать тебе сюрприз. Хотя, наверное, должна была подумать, что тебе может быть неудобно…

          – Чепуха! – отмахнулся Микаэл, все еще избегая взгляда дочери. – Я почти не выхожу из дома, принимаю здесь.

          – Кого принимаешь? – не поняла Нелли.

          – Пациентов. Я что-то вроде местного врача и ветеринара. Если случаи легкие. Если нет, то отправляю в областную поликлинику.

          – Я не знала, что ты стал врачом.

          – Переквалифицировался. Жизнь заставила. Вернее, односельчане. А как вы нашли меня?

          – Тетя Арпи сказала. Я с ней иногда переписываюсь. Она и рассказала, как приехать.

          – А как мама?

     Теперь он смотрел в пол. Голова тяжелая. Руки, черты лица напряжены. Вена на шее бешено пульсирует.

          – В порядке. Она не знает, что я здесь. Ну, то есть знает о моей поездке в Армению, но я не стала ей говорить, что собираюсь тебя навестить. Она была бы… против.

          – Понимаю. Очень жаль…

          – Тебя это не удивляет? То, что она так к тебе относятся.

          – Нет. Меня больше удивляет то, что ты захотела приехать. Мы не виделись почти двадцать лет… Достаточный срок, чтобы забыть.

          – Да, для тебя. Ты ведь не узнал меня.

          – Это… это трудно объяснить… очень.

     Микаэл поднял взгляд, Нелли свой тут же опустила, не выдержав тяжести неведомого ей бремени, побоявшись захлебнуться в молчаливой тоске, отравиться острой, как в самый первый день, болью, заразиться безумием, отчаянием – как это все уместилось в его покрытой тонкой пленкой слез глазах.

          – Ты ведь приехала сюда за объяснениями? – неожиданно спросил Микаэл.

          – Не только, – честно ответила Нелли, – мне давно хотелось увидеть тебя. И чтобы ты увидел, какой я стала. Узнал бы о моих успехах, испытал бы гордость… Я подумала, что тебе может быть не все равно…

          – Мне не все равно, – отозвался Микаэл, – просто… со временем я научился… выключаться. Жить не живя.

     Он устало посмотрел на дочь, будто просил пощадить, не будить чутко спящие раны, не выкорчевывать боль. Нелли вдруг захотелось взять отцовские руки, ощутить их теплоту и шершавость, зарыть свою маленькую детскую ладошку в его ладонь, как тогда – много лет назад, когда они вместе по выходным ходили смотреть на поезда. Это короткое воспоминание полоснуло по глазам, и яркой острой вспышкой застыло в воздухе между отцом и дочерью, и ей на секунду показалось, что она скинула с плеч старое и тяжелое пальто – прожитые года – и все снова стало прежним. Трава зеленее, и свет ярче…

          – Простите, – вдруг вмешался все это время напряженно молчавший Арто, – я лучше подожду в машине. Вам лучше поговорить наедине…

          – Нет, – отрезал Микаэл, – послушай и ты. Может, и тебе полезно будет.

     Он добавил себе вина, но пить не стал. Просто уставился в мутную жидкость, как в свой собственный омут памяти, выуживая образы, мысли и воспоминания, заряжая их, как пули, в монолог.

          – В твою жизнь когда-нибудь врезался человек? Вот так, с разбегу на полной скорости, вдребезги. Как автомобиль из-за угла. Как шальная пуля. Так, чтобы проткнуть насквозь, сломать ребра, разорвать на части внутренности?

     Арто посмотрел на Нелли – то ли ожидал ответа, то ли сам отвечал на вопрос. Нелли не отрывала взгляд от отца.

          – Если нет, то тебе чертовски повезло, – продолжал Микаэл, – и не повезло одновременно. Потому что ты не знаешь, как это – чувствовать себя целым и вместе с тем разбитым. Со мной это случилось на четвертом курсе медицинского. Практически накануне войны. И справедливости ради, нужно сказать, что она действительно врезалась в меня – в прямом смысле этого слова – как последний кусочек пазла. В библиотеке.

          – Ты ведь не о маме сейчас рассказываешь… – осторожно спросила Нелли.

     Микаэл ответил не сразу. Казалось, он все еще сомневается, борется с самим собой.

          – Ее звали…

     Он сглотнул. Как будто имя, которое он хотел произнести, застряв в горле, распухло и перекрыло кислород. Лицо исказила гримаса боли – физической, ощутимой, живой, пульсирующей, не знающей и не дающей покоя.

     Ему понадобилось всего несколько секунд борьбы, чтобы понять, что он просто не может вытащить из себя это имя – слишком тяжелое и колючее, оно цеплялось острыми краями за глотку, за легкие и диафрагму.  

          – Мы познакомились…

     Микаэл перевел дух и продолжил:

          – Мы познакомились. И это было. Хотя, мне иногда трудно поверить. О таком пишут книги, снимают фильмы, рассказывают сказки. Но не проживают. А прожив, никому не рассказывают. Хранят глубоко внутри. Потому что эти чувства не оденешь в слова. Не прольешь на бумагу. Не заправишь в музыку. Потому что такие чувства – сами по себе стихия, которые даются человеку раз в жизни – если повезет. Мне повезло. Умная, веселая, никогда не унывающая, с невероятным чувством юмора, чувством жизни – она была воздухом, огнем, океаном. Она будто разбудила меня и все те качества во мне, которыми сама обладала. Я познал себя заново. И этот новый я – живой, пульсирующий, горящий, способный перевернуть горы и разделять моря, мне чертовски нравился! 

     Но мы были слишком юны и глупы, чтобы распознать этот дар. Как если бы человеку на заре веков в руки попался бы атомный реактор. Он либо по неосторожности уничтожил бы себя и весь мир, либо выбросил бы его, не зная, как им пользоваться. Вот что примерно произошло с нами. Поэтому мы не стали рисковать и огородили себя дружбой. К тому же, на момент нашей встречи в библиотеке, у нее был друг, а я уже был помолвлен со своей однокурсницей. Но подсознательно мы оба знали, что наша дружба – есть нечто, что до́лжно превзойти. Мы поняли это без лишних разговоров и обсуждений, движимые энергией, что, будто дух, вселилась в нас. Она обжигала, кусалась, мучила, не давала спать. Но мы были благословлены. Такие схожие, такие разные, такие близкие и далекие. Нам все казалось, что мы успеем, мы поймем предназначение этого дара, сможем научиться использовать его, управлять им…

     Но случилась война. Я уехал на фронт, как тысячи других молодых людей. Меня определили в военный госпиталь, и, сказать по-честному, я был рад, потому что мне не очень-то хотелось геройствовать на поле боя. Я знал, что меня ждут. Нет, не моя однокурсница – я расторг помолвку в день отъезда на фронт. Они обе пришли провести меня. Она была одна, и я все понял: мне нужно вернуться живым для нее.

     Знаете, война убивает, калечит не только пулями, но и разлукой, неизвестностью. Мне многое открылось. Я понял, что просто не способен жить без нее. Но когда я вернулся, в мае 94-го и прямо с вокзала первым делом направился к ней домой, то узнал, что она вместе с родителями эмигрировала в Штаты – тоже, как тысячи других соотечественников. Это было нормой. Для многих – спасением. Мне не составило бы особого труда узнать ее заграничный адрес, я даже мог поехать к ней. Но, движимый патриотическими чувствами и эгоистичной обидой, я был настолько возмущен и разочарован этим предательством, что сдался почти сразу. В ярости и в спешке похоронил свою часть энергии глубоко внутри, прекрасно понимая, что она будет медленно травить меня… Дальше – по известному, банальному сценарию: бросил институт, запил, влез в долги. Я купался, наслаждался, упивался своим горем. Я запер себя между воспоминаниями о войне и о ней. Метался между ними, спасался от одного в другом. Каждый вечер, создавал альтернативные реальности и методично разрушал себя, чтобы на следующее утро собрать заново, по кусочкам. Я принес себе в жертву самого себя, сравнявшись с богом, ощутив внутри его силу, любовь и ненависть ко всему человеческому.

     Сколько это длилось? Слишком долго, чтобы суметь самому оттуда выбраться. Твоя мать помогла. Схватила за шкирку и вытащила. Инга замечательная, сильная женщина, я многим ей обязан. Она действовала на меня как анестезия. Получается, я женился на анестезии… Думаю, Инга это прекрасно понимала. Так же как и то, что ей так и не удалось выкорчевать ее из меня.

     С работой тогда было туго, институт я не окончил и не мог заниматься хирургией. Отец Инги устроил меня в морг. Платили по тем временам очень хорошо, я и остался. Наверное, это и определило цвет всей моей дальнейшей жизни. Но в ней было много света, в первую очередь это конечно твое рождение. Ну и воспоминания… Они скромно тлели глубоко внутри, я не смел их тушить. Это было не в моей власти. Иногда это чувство уходило. Я радовался. Искренне радовался. Но оно всегда возвращалось и ударяло с новой силой.

     После нашей последней встречи на проводах в военкомате я видел ее дважды. В первый раз – в июне 99-го, в городе, случайно. Оказалось, она вернулась на родину, вышла замуж. У нее была дочь – я их увидел вместе. Красивая белокурая девочка – на год младше тебя. Сказать, что эта встреча свалилась на нас, как снег на голову – значит ничего не сказать. Мы поговорили всего минуты 2-3, не больше. Нам столько всего нужно было сказать, рассказать, открыть друг другу, что мы предпочли молчание. Две деревянные куклы, изъеденные шрамами, временем, болью. Мы даже не попрощались. Она ушла. Медленно, тяжело, словно погружалась в воду. И я позволил ей уйти. Я не остановил ее. Не крикнул ей в след. Не схватил за руку, не попытался вытянуть на сушу, не спас. Это все только моя вина. Если бы не я... если бы не я...

     Во второй и последний раз я увидел ее через полгода, у себя на столе. Я уже собирался идти домой, когда привезли ее. Ее убила, сожрала изнутри болезнь. Я должен был констатировать это убийство. Я должен был сделать вскрытие. Я должен был… не отпускать. Не отпускать… Не отпускать…

     Я говорил с ней всю ночь. Мы говорили. То, что должны были сказать друг другу много лет назад… Все невысказанное, выстраданное, спрятанное… оно изливалось из меня, как кровь из артерии. Эта ночь выпила меня всю без остатка. Вскрывая ее, я вскрыл себя. Сшивая, я запечатал внутри нее свою душу. Ее похоронили вместе со мной, и домой я вернулся опустошенным. Чужим. Я даже не пытался восстановиться. Я жил в полной темноте и молчании, прекрасно осознавая, что все вокруг рушится. Я ушел с работы. Я снова начал пить. Я сделал так, чтобы твоя мать нашла мне замену – отличную замену. Вы уехали в новую жизнь, за тридевять земель. Я сделал то же самое. Как видишь, это то, чем я живу последние два десятка лет. Живет мое тело. То, что вы видите – это всего лишь совокупность движений, обязанностей, физиологических потребностей. Я не позволяю себе “включаться”. Иногда… происходят… сбои. Все, что я подавляю в себе поднимает восстание против меня. И тогда меня душат призраки. Я открываю глаза, я начинаю видеть… сколько чудесных жизней я искалечил. Прости меня, дочка… прости…

     Его голос охрип, глаза больше не могли сдерживать слезы. Он упал на колени, изнеможенный, еле живой, и Нелли едва успела подхватить его. Они оба рухнули на удивление прохладный бетонный пол беседки. Арто, который до сих пор пытался слиться со столбом, заметно напрягся, не зная, что делать. Либо ринуться поднимать обоих, либо уйти подальше и оставить их вдвоем. Но, сказать по правде, с его души свалился огромный камень, потому что он наконец-то увидел настоящие живые чувства обоих. Им уже не нужно было притворяться.

          – Как же так, отец? – задыхалась Нелли в слезах. – Ты никому не рассказывал?

          – Нет… Никто не знает. Никто даже не догадывается. Ты первая, кому я решился рассказать все. Но легче не стало. Легче никогда не становится… Даже когда сводишь жизненные функции к минимуму, а мысленные процессы отправляешь в беспробудный анабиоз. Все равно в целых сутках есть мгновения, от которых нет спасения. То, как я поступил с твоей матерью и с тобой – мне нет прощения. Я ничем не смогу искупить свою вину. Пусть даже твоя мать счастлива в новом браке и исполнила свою давнюю мечту – уехала за границу. Я проклят.  Душа моя проклята. Тебе лучше держаться от меня подальше.

          – Я и так держалась от тебя подальше! Ты держался от нас. И до сих пор держишься. Тебе это помогло? Сам же сказал, что нет. Что все это бесполезно. Тогда в чем смысл? Я не прошу тебя вернуться – слишком поздно, да и некуда больше! Но хотя бы дай себе шанс в очередной раз не опоздать.

     Микаэл не ответил, но от дочери отстранился. Лицо его, секунду назад мокрое от слез, мгновенно высохло, как потрескавшийся асфальт в жару после дождя. Он встал, оттряхнул колени. Рассеянно начал шарить по карманам – искал сигареты. Арто тут же смекнул и протянул ему свои.

     Закурили они все вместе, втроем. Каждый думал о чем-то своем, прокручивая перед глазами собственные диафильмы из прошедших, прожитых лет. Стараясь не смотреть друг на друга, трое в беседке, не считая пса, примостившегося у ног хозяина, застыли в причудливой композиции огнедышащих существ из сказочных миров, хотя история и боль каждого из них была самая настоящая.

     Нелли докурила первой, раздавила окурок о балку и сунула в карман. Мельком, стараясь не привлекать внимания, глянула на наручные часы – 16:30.

          – Где здесь можно умыться? – хрипло, но деловито спросила она пустоту.

          – В доме, – не своим голосом ответил Микаэл. – Как зайдешь – налево. Первая дверь.

     Он еще хотел добавить фразу что-то вроде “чувствуй себя как дома”, но вовремя остановился: как дома здесь его дочь никогда не будет чувствовать.

     Меньше всего на свете Арто хотел остаться с Микаэлом наедине. Нужно было придумать какую-нибудь отвлеченную тему, чтобы не тяготиться молчанием до возвращения Нелли. И только он открыл рот, чтобы спросить, кто автор узоров на балках, как заговорил сам Микаэл:

          – Я хорошо помню тебя. Ты днями напролет пропадал у нас дома. Приходил изучать мои медицинские книги. Но ведь тебя не моя библиотека влекла. Ты приходил, чтобы увидеть Нелли. Вы вдвоем носились по нашему саду, играли в футбол. Книги были для тебя прикрытием.

     Арто попытался улыбнуться, лихорадочно перебирая в уме варианты ответов. Нужно отшутиться, сказать, что, дядя Миша все неправильно понял, но слова почему-то не шли. Горло давил огромный жесткий ком. Его подловили. Подловили, как мальчишку. Спустя столько лет.

          – Сколько это продолжается? – неожиданно спросил Микаэл.

          – Что… сколько? – выдавил из себя Арто.

          – То, что ты любишь ее.

          – Слишком долго.

     Это говорил не он. Нет, нет. Это отвечал маленький мальчик, сидевший в его грудной клетке, лепивший из мякоти легких комья и швыряющий их в небо. Перед глазами – девочка с длинной косой, босые ноги, запачканные коленки, ранки на локтях, рваные шортики – ох, и задаст же ей вечером мать. Девочка кружиться, вертится, становиться девушкой, женщиной. Они все еще вместе, он рядом, такой робкий, ранимый.

          – Слишком долго…

          – Не повторяй моей ошибки, не отпускай ее, – Микаэл по-отечески положил свою большую мозолистую ладонь ему на плечо и улыбнулся.

     Арто улыбнулся ему в ответ. Что-то оборвалось внутри него – грохнулось в бездну и улетело в небо. Посередине – пустота, которая тут же началась заполняться светом. Нет, не светом. Знанием. Математически точным и географически правильным.

     Нелли вернулась посвежевшая. Она умыла лицо и заново собрала волосы в хвост – теперь было намного меньше выбивающихся прядей. Футболку она заправила в шорты. Это был знак, и Арто поднял с пола рюкзак и взвалил на спину.

     Микаэл проводил их до калитки. У самого выхода вяло пожал Арто руку, мельком взглянул на дочь. Он стал таким, каким Нелли помнила его в день, когда они с матерью покинули их дом. То же выражение лица, те же потускневшие глаза, отстраненность от мира. Но было в его лице что-то новое. Тень надежды. Тихой, несмелой. И невысказанная благодарность.

          – Ты звони мне, дочь, – в его голосе слышалась скулящая, отступающая неуверенность, – в любое время… Буду рад тебя слышать.

     Нелли кивнула и даже улыбнулась.

     Они скатились по склону – почти бегом, как будто за ними гналась тяжелая черная лавина. Внизу у машины ждал паренек в военной форме. Он жаждал подробностей. Хотя догадывался, что никто ему ничего не расскажет. И тайна дочери дяди Миши так и останется не разгаданной.

     Возвращалась она с легким сердцем. Дорога теперь казалась ей родной.

          – У него дома на полке в шкафу – мои фотографии, – вспомнила она, – те, на которых я маленькая. Есть и повзрослее. Из Оксфорда.  Наверное, тетя Арпи посылала.

          – Значит, он все же не такой безнадежный.

          – Может быть. Но он совсем не сожалеет о выбранном пути. 

          – Это самое главное – не сожалеть. Что бы ты ни решил. Что бы ты ни сделал. Главное – не жалеть.

          – Лучше сожалеть о том, что сделал, чем о том, что не сделал – старая как мир истина.

     На повороте они увидели торговца вином, который с такой же услужливой ухмылкой клал в пакет покупателю очередные две бутылки – вместо одной.

     Вдруг Арто резко свернул к обочине и ударил ногой по тормозам.

          – Что случилось? – удивилась Нелли. – Хочешь купить еще вина?

          – Я не хочу в будущем сожалеть о том, чего не сделал. История твоего отца… она... благодаря ей я понял, что должен сказать тебе… очень важную вещь.

     Арто посмотрел в ее глаза: там были слезы. И это были слезы радости.

​

2020г.